Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]
— Нет, вы мне вот что объясните: каким манером попал туда этот жёрнов? Кто сделал этот подкоп, кто?
— Мои собственные слова, братец Пенрод! Я только что говорю, — передайте мне сахарницу, пожалуйста, — я говорю сестрице Дёнлэп: и как это их угораздило втащить туда жёрнов? И без всякой подмоги! Вот ведь какие дела! Нет, говорю, тут нечисто: подмога была, да и немалая. По крайности целая дюжина людей помогала. Нет, я спустила бы шкуру со всех негров по очереди, а уж разведала бы, кто это начудил, тем более…
— Вы говорите: дюжина? Какое, да их тут было человек сорок по меньшей мере! Вы посмотрите на эти пилы, сделанные из ножей, и на все прочие выдумки, — с каким терпением всё это сработано! Посмотрите на распиленную ножку кровати — да ведь тут целая неделя работы на шестерых! Посмотрите на это чучело, набитое соломой и оставленное на постели, посмотрите на…
— Вот, вот, братец Гайтауер! Точь-в-точь то же самое я говорила братцу Фелпсу, он сам может подтвердить. Как вам это покажется, говорю, сестрица Хочкисс? Вы только подумайте, братец Фелпс! Ножка кровати распилена, да ведь как хитро! Я полагаю, не сама же она отпилилась, кто-нибудь отпилил её! Я говорила сестрице Дёнлэп…
— Чёрт возьми, да ведь тут, должно быть, весь сарай полон был негров каждую ночь в продолжение целой недели, чтобы натворить таких чудес, сестрица Фелпс! Полюбуйтесь на эту сорочку — каждый дюйм испещрён хитрыми африканскими письменами, начертанными кровью! Тут, должно быть, потрудилась целая орава чернокожих! Ей-богу, я не пожалел бы двух долларов, лишь бы кто-нибудь прочёл мне эти каракули. А уж что касается негров, которые всё это напроказили, я бы прямо взял да и порол их, покуда…
— Ещё бы ему не помогали, братец Марплс! Побыли бы вы здесь в доме за последнее время, так и увидали бы. Представьте, воровали они всё, что только попадалось им под руку. Вот эту самую сорочку стащили прямо с верёвки. А что касается простыни, из которой сделана лестница, так я и сказать не могу, сколько раз они её таскали. А мука? а свечи? а подсвечники? а ложки? а старая сковородка? а ещё пропасть вещей, которых теперь не припомню? а моё новое ситцевое платье? И притом же я и Сайлас и мои мальчики Сид с Томом всё время сторожили денно и нощно, и никто из нас не мог уловить ни тени их, ни звука. И вдруг, в последнюю минуту — обратите внимание! — они ускользают у нас из-под носа, дурачат нас, да и не нас одних, и благополучно удирают, захватив с собой того негра, а между тем за ними по пятам гналось шестнадцать человек и двадцать две собаки. Нет, уверяю вас, это просто невероятно! Духи бесплотные и те не могли бы проделать всю эту работу ловчее! Право, я думаю, что это были духи. Вы ведь знаете наших собак? Лучше их ни у кого здесь нет. Ну, представьте себе, они не могли напасть на след этих мошенников! Объясните-ка мне эту странность.
— В самом деле, неслыханно!
— Оказия, да и только!
— Домашние воры, и вместе с тем…
— Помилуй бог, да я бы побоялся жить в таком доме!
— А нам-то каково было! Представьте, сестрица Риджвей, я чуть не померла со страху: и спать ложиться боюсь, и вставать боюсь, и сидеть боюсь — просто наказанье! А уж прошлую ночь, вы и вообразить себе не можете, в какой я была тревоге! Боялась, чтобы они, чего доброго, не украли кого-нибудь из домашних! До того я дошла, что уж почти рассудок потеряла. Теперь-то, днём, это кажется глупостью, но, представьте себе, я думаю: там, наверху, спят мои бедные мальчики, одни в отдалённой комнате, и такой меня страх разобрал, что я пошла да и заперла их на ключ, ей-богу! И всякий бы это сделал на моём месте. Знаете, когда человек напуган, то чем дальше, тем хуже, в голове у вас всё перепутается, и вы начнёте говорить несообразности. Бедные мальчики — подумалось мне — наверху одни, дверь не заперта и…
В эту минуту глаза тёти Салли встретились с моими — я вскочил и пошёл прогуляться. Во время прогулки мне пришло в голову, что можно будет придумать очень ловкое объяснение, почему нас не оказалось поутру в нашей комнате. Так я и сделал. Но далеко уходить я не посмел, а то тётя послала бы разыскивать меня.
К вечеру, когда все гости разошлись, я пришёл к ней и рассказал, что шум и выстрелы разбудили меня и «Сида», но дверь оказалась запертой, а нам захотелось посмотреть на всю эту суету. Вот мы и спустились по громоотводу, оба ушиблись маленько, и теперь уже никогда не станем больше пробовать лазить из окна. Затем я передал ей всё, что раньше говорил дяде Сайласу.
Она отвечала, что готова простить нас, что теперь всё хорошо, а от мальчишек ничего путного нельзя ожидать: все они такие шалуны и проказники! И то ещё хорошо, что мы живы-здоровы, и за это она должна благодарить бога! Она поцеловала меня, погладила по голове и впала в унылую задумчивость. Вдруг она вскочила и начала приговаривать:
— Господи, уж почти ночь, а Сид ещё не вернулся! Не случилось ли чего недоброго с мальчиком?
Я воспользовался случаем, чтобы удрать.
— Позвольте, тётя, я сбегаю за ним в город…
— Нет, не надо, — остановила она меня. — Сиди дома; довольно и того, что пропадает один. Если его здесь не будет к ужину, дядя сам пойдёт его отыскивать.
Конечно, он не пришёл, и вот тотчас же после ужина дядя отправился на розыски.
Вернулся он часам к десяти в лёгком беспокойстве: не мог найти и следов Тома. Тётя Салли всполошилась не на шутку, но дядя уверял, что это пустяки, мальчишки всегда таковы, и мы увидим шалуна завтра же утром здоровым и невредимым. Она и успокоилась. Но всё-таки объявила нам, что посидит ещё немного, поджидая беглеца, и не будет тушить огонь.
А когда я пошёл наверх ложиться спать, она проводила меня со свечой, закутала одеялом и осыпала материнскими ласками, так что я почувствовал себя ужасным подлецом и не решался даже смотреть ей в глаза. Потом она присела на край постели и долго говорила со мной о том, какой чудесный мальчик Сид. Время от времени она спрашивала меня: как я думаю, не заблудился ли он, не ушибся ли, не утонул ли? А может быть, в эту самую минуту он лежит где-нибудь больной или мёртвый, а её нет при нём, чтобы помочь ему. И слёзы градом катились по её щекам. Но я убеждал её, что Сид жив и здоров, завтра же утром, наверное, будет дома. При этом она крепко сжимала мне руку, целовала меня и просила повторить это ещё и ещё раз, — так отрадно ей слышать слова утешения. Уходя, она заглянула мне в глаза кротко и пристально и проговорила:
— Дверь будет не заперта, Том. Только ты будешь паинька, не правда ли? Не уйдёшь? Пожалуйста, ради меня!
Она присела на край постели…
Увы, я рассчитывал уйти — разузнать о Томе, но после этого я не ушёл бы ни за какие сокровища в мире.
Бедная, огорчённая тётя не выходила у меня из головы, да и Том тоже, — я спал очень беспокойно. Два раза в течение ночи я спускался вниз по громоотводу, обходил вокруг дома и видел, как она сидит со свечой у окна, устремив глаза на дорогу, а глаза эти полны слёз. Мне досмерти хотелось чем-нибудь утешить её, но я не мог — только клялся самому себе никогда больше не огорчать её. В третий раз я проснулся на рассвете, спустился вниз — она всё ещё сидела у окна; свеча почти догорела; её старая седая голова склонилась на ладонь — она заснула.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Том ранен. — Доктор вступается за Джима. — Тётя Полли! — На воле. — Ваш покорный слуга Гек Финн!.
Перед завтраком старик опять ходил в город, но безуспешно — Тома нет как нет! За столом муж и жена сидели молча, понурые, с печальными лицами. Кофе у них давно простыл. Они ни до чего не дотронулись.
— Ах да, отдал я тебе письмо? — спохватился вдруг старик.
— Какое письмо?
— То, что я получил вчера в почтовой конторе.
— Ты не давал мне никакого письма!
— Должно быть, забыл.
Он стал шарить в карманах, потом пошёл куда-то отыскивать письмо, наконец принёс его и отдал жене.
— Это из Петербурга, — сказал он, — от сестрицы.
Услыхав это, я хотел бежать, но от страху не мог двинуться с места. Однако не успела тётя Салли распечатать письмо, как выронила его из рук и бросилась вон, увидав что-то в окно. Тут и я увидел нечто ужасное… Тома Сойера несли на матраце, позади шёл старик-доктор, потом Джим в тётушкином ситцевом платье, со связанными за спиной руками, за ними целая толпа народу.
Я спрятал письмо в карман и выбежал вон.
Тётя Салли с плачем кинулась к Тому.
— Ах, он умер, он умер, я знаю, что умер!
Том слегка повернул голову и пробормотал что-то несвязное. Вероятно, он был в бреду. Тётушка всплеснула руками.
— Слава тебе господи, жив! — воскликнула она. — С меня и того довольно!
Она порывисто поцеловала его и полетела в дом приготовить постель, а по дороге проворно раздавала приказания направо и налево неграм и прочим домашним.
